и к вам, как награда, наш смех донесется из ада.
Небо наглухо затянуло тяжелыми грозовыми тучами, не предвещая ничего доброго, листья на Гремучей иве жалостно дрожали, а холодный ветер увлеченно игрался твоими волосами, с усердием путая их между собою. Не лучшая погода, не лучшее время, не лучшая жизнь. Но ты не сдаешься, прилежно закапывая переживания и горячий нрав в самые темные углы своего сознания, натягиваясь, как струна, дабы не дать сбоя, но выглядишь так, будто еще чуть-чуть, еще немного – и ты лопнешь, не выдержав давящих на тебя стен нынешнего режима. Тебе не хватает воздуха в легких, тебе мало пространства в этом крошечном замке, недостаточно всей Земли. Ищешь и путаешься, бежишь, но спотыкаешься, ты слишком подвержена панике и ведешь себя, словно загнанная в угол кошка, выпуская острые когти и прижимая уши, но, как и в жизни, тебя воспринимают лишь как пушистый комок нежности, не способный постоять ни за себя, ни за близких. Но они забывают, что ты раненый зверь, что из твоих многочисленных ран все еще сочится темная соленая кровь, а тем самым ты становишься вдвойне опасней, отчаянней, теряешь уязвимость к самому главному своему врагу – страху. Ты открываешь глаза, смотришь в далекие горы, все еще покрытые туманным изумрудом вершин векового леса, а места тебе все равно не хватает, и ты отчетливо ощущаешь тяжелые железные цепи на своих тонких запястьях. Чувствуешь себя приземленной, жалкой, покинутой, скованной по всем рукам и ногам, вот и мечешься взглядом со стороны в сторону, лишь бы суметь найти хотя бы что-то, что заставило бы тебя расправить крылья, но тщетно. Немалое количество вещей потеряло свой смысл в последнее время, чересчур много целей затерялось в сознании ныне живущих, так и не найдя пути для реализации, и, горько рыдая, погибла последняя надежда в глазах детей, а на ее костях вальяжно танцуют мрази, чьи руки по локоть в крови. И где-то там, лишь на задворках этого маскарада адских уроженцев отчаянно сражаются те, у кого кровь еще не застыла в жилах, в чьих сердцах все еще жива вера в светлое будущее. А ты ведь борец, Ханни?
Вокруг – ни души, в душе – ни черта. И лишь на самых дальних рядах шастают простуженные долгим одиночеством тени, ожидающие сотрясающих поле криков болельщиков и стука их сердец, бьющихся в унисон. Ведь еще какой-то год назад люди умели искренне радоваться мелочам и удивляться происходящему, а сейчас даже для фальшивой улыбки сил не хватает, не то, что до отчаянной борьбы за свободу, за жизнь в целом, черт подери. Как далеки мы от всего этого, и ведь своими же руками все загубили, зашивая рот и закрывая глаза на разворачивающуюся под носом бурю, прячась от сияющей в небе черной метки в воображаемую раковину города грез. Люди слабые, и это их проклятие.
Ты берешь в руку древко своей метлы, готовясь вновь вдохнуть холодный воздух в полную грудь, если удастся. Наверное, это первый раз за последнее время, когда у тебя действительно получится сконцентрироваться лишь на полетах, не завлекая томные мысли в самые потаенные и страшные углы твоего сознания, балуясь в кошки-мышки с собой же. Все, что было «до» – игра на выживание, минное поле, по которому ты так беззаботно скакала, позабыв о безопасности и мерах предосторожности. Ты всегда бросаешься на амбразуру, когда несчастна, танцуешь на острие ножа. Какая же ты глупенькая у меня, Ханна, - его глаза напротив твоих, а губы шевелятся, издавая еле уловимые звуки, прекращающиеся в слова. Ты не хочешь отпускать Малкольма, ведь ты никогда не умела забывать людей, вычеркивать их из жизни, будто пустую строчку из книги, это и есть та слабость, делающая тебя уязвимой. И вот вновь – шаг влево, а это, как известно – расстрел.
Ты поднимаешься все выше, стараясь сконцентрироваться на снитче, так прытко передвигающемся с одного конца поля в другой, а капли, словно десятки маленьких стрел, нагло тарабанят по спине. Тренировка барсучьей команды давно уж закончилась, а время все стремительней шло к комендантскому часу, но тебя вряд ли волновало его течение. Все больше теряешь голову от количества произведенных в школе перемен, и чем дальше, тем хуже, тем усерднее ты стараешься зарыться в выкопанную своими де руками яму, да как можно глубже.
Черствый голос нового директора сразу же вызвал в тебе воспоминания о старых книгах из дальних секций библиотеки, он был подобен его страницам, истрепанным и сухим. Ты не поднимала своего взгляда, высматривая каждую плитку на полу и подчеркивая их различия, лишь бы не смотреть в его глаза, глаза человека, посмевшего занять главный пост школы после прошедшей череды событий. Рядом толпились также его неизменная братия – Кэрроу, а еще некий привет из прошлого в розовых тонах – Долорес Амбридж. Казалось бы, что ты попала лишь в страшную сказку или весьма затянувшийся ночной кошмар, но связь с реальностью будто отсутствовала вовсе, разбившись о чересчур высокий тон голоса этой розовой леди.
- Что же, думаю, что собрание старостата можно считать открытым, - звонкие нотки отчаянно разрушали нервную систему всех присутствующих, даже Снейп поморщился, а твои пальцы невольно сжались в кулаки. Чувствуешь, как Эрни встал немного ближе, придерживая тебя за край мантии, таким образом призывая успокоиться, он ведь всегда знал, когда ты еще немного – и слетишь с катушек. Но почему-то в этот раз взять себя в руки намного сложнее, нежели два года назад. Неужто из-за размера катастрофы, выросшего в разы?
- Как вы могли понять, школьные правила потерпели некоторые изменения, о которых я с радостью вам сообщу, - стараешься дышать глубже, уверенней, но выглядишь, как запуганный до смерти ребенок. Изредка бросая кроткий взгляд на Амикуса, чувствуешь себя жертвой перед опасным хищником, а он же пристально смотрит каждому в глаза, не получая ответного взгляда. Но ему это и не нужно, мужчина итак достаточно ярко показал свое превосходство. Только вот стоит ли быть гением, дабы вогнать в страх каких-то студентов? Ты точно не придерживаешься подобного мнения.
- Во-первых, среди студентов школы вновь соберут Инспекционную Дружину, - раз, два, три, выдох, ты резко сжимаешь руку Макмиллана, - а во-вторых, способы наказания значительно изменятся… Ты больше не слушаешь, не можешь слушать, просто не в состоянии поверить во все происходящее в это самое мгновение, тебя одолевает гнев, агрессия, странная и наивная обида, и у тебя нет сил понять, что же вы сделали не так, какую ошибку и ты допустила. Ты прекрасно помнишь пятый курс, но еще лучше понимаешь, что сейчас цена ошибки стоит намного больше, нежели была раньше.
Этот год будет долгим.
- Эй, Эбботт, мне кажется, ты тут лишняя.
Вдох-выдох. Потом еще и еще раз, пока мысленно не прокатишься по всем кругам преисподней, своего личного пекла, в самом натуральном человеческом ему подобии. Голос Грегори Гойла словно холодная сталь по тонкой теплой коже, он выводит тебя из строя, заставляя руки прекратить подчиняться твоему разуму, а тело дрожать, как последний листок перед порывами ветра. Ты неистово его ненавидишь, искренне, как умеешь, еще с пятого курса, когда он только скалился, как маленькая собачонка. Но ты ведь даже и не заметила, как этот щенок вырос, не так ли? Ты не увидела, как постепенно он превратился в огромного злого пса, спущенного с поводка и давящегося наделенной его властью. Он монстр, Ханна, беги, что есть сил, и не смей задерживаться. Ведь ты ощущаешь, что твои чувства находят отзвук в его глазах?
Не замечаешь, как язвительно огрызаешься ему в ответ, после чего спускаешься на землю и направляешься к раздевалкам, стараясь не задеть брошенную в воздух искру. Но она зажглась, Ханна, ярким пламенем, окрашенным в цвет твоих медовых глаз, и ты уже чувствуешь этот свежий запах костра, разрушающего все, что было так тебе дорого. Это чудовище не дает тебе проходу, а сил твоих не хватает, дабы его оттолкнуть. Это самоубийство, Эбботт, никак иначе, чертова ты хаффлпаффка.
- Уйди с дороги. Или до тебя настолько медленно доходит, что ты и понять не в состоянии, что мешаешь?